Девушка молчала. И Мэри тоже. А ещё Мэри думала о том, как больно мечтать, и возвращаться в реальность, прекрасно зная, что здесь хуже. Здесь больнее. Здесь так грязно, что иногда девушку начинает мутить. Так душно, так тесно, что иногда хочется плакать, но нельзя. Нельзя плакать, потому что это неприлично, нельзя плакать, потому что слёзы не помогут, и мир уже не изменить, нельзя плакать, ведь Мэри не может разрешить себе с головой уйти в грёзы, жить в мечтах, дышать фантазиями, воображать прекрасных принцесс и храбрых принцев, потому что их не существует. Просто не существует и ничего с этим поделать нельзя. Она понимает, что мир уже не покорить, не изменить, но упиваться мечтами – глупо. Их нужно принимать как лекарство – только по рецепту врача и небольшими дозами, дабы не причинить себе вред. Ведь ещё больнее возвращаться в реальность, когда полностью уверен, что настоящий мир – это грёзы. Волшебные, чудесные, фантастичные, но не существующие, нереальные грёзы, для которых нужно провести чёрным маркером границу. И не пускать их в реальность.
Потому, что так нужно.
Девушка глубоко вздохнула – так глубоко, что заболели лёгкие, и улыбнулась. Улыбка, обычная, приветливая улыбка, далась ей легко, Мэри не пришлось заставлять себя думать о приятном, да и вообще, не делала она из улыбок никаких подвигов, никаких тайных или особенных знаков… ничего подобного. Она просто улыбалась, улыбалась тогда, когда знала, что это сделать необходимо, улыбалась тогда, когда того требовало… сердце? Душа? Какая-нибудь необъяснимая, невероятная высшая материя или кто там управляет человеком? Неважно.
Улыбка всегда была просто улыбкой и ничего более.
А сейчас ей просто требовалось спрятать свои грустные мысли и солёные слёзы. Подозрительно как-то защипало глаза. Почему защипало? Ведь всё было хорошо. Было весело. Была изредка подающая голос Миртл и был туалет. А ещё был кораблик из пергамента и много-много воды. Но Мэри плачет, и по щекам скатываются отнюдь не радостные слёзы. Простые, солёные слёзы, которые можно было бы попробовать на вкус и не почувствовать никаких эмоций на языке – в конце концов, это просто метафора, красивые слова, про слёзы горечи, про слёзы радости. Слёзы – это просто соль и вода, выходящие из организма.
Интересно, зачем люди плачут? Наверное, это необходимо для организма, выводит всякие соли и всё такое. Но явно не затем, чтобы показывать свои эмоции. Ведь люди всё что угодно используют в своих нуждах, может, когда-то давно, слёзы были просто процедурой, которая требовалась для поддержания баланса в организме, ну, или что-то такого, а тут раз! И один какой-нибудь гений решил, что с помощью этого можно показать человечеству, как ему плохо. Или как ему смешно. Или как кому-нибудь что-нибудь нужно. Забавно, но сейчас этого уже не узнать точно.
Девушка тяжело вздохнула и сделала вид, что прозрачные капли, всего лишь брызги от воды. Всего лишь брызги.
А потом пришёл Эрни, наверное, услышал их голоса. Вернее, её голос, потому что до сих пор говорила только она. Милый, хороший, славный Эрни, который очень нравился Мэри, и она испытывала к нему искрению симпатию, не зная порой, как её выразить. Она не хотела, да и не умела скрывать своё отношения ко всем людям, врагу она всегда ясно давала понять, что он ей неприятен, другу – что она готова на всю, ради него, но как показывать симпатию Мэри не знала. Не была она достаточно просвещенна в этих вопросах, вот и приходилось ей вести себя так, будто ничего на самом деле и не было.
Мэри покорно выслушала нотацию, чувствуя, что щёки краснеют от стыда. Девушка грустно уставилась в пол, словно нашкодившая школьница перед сердитым учителем. Ей было стыдно и неприятно оттого, что она заставила Эрни приходить сюда и тратить своё время на то, чтобы вправить ей мозги. Какая же она глупая, ведь знала, что нехорошо нарушать правила, да и вообще, пора уже идти в гостиную факультета, но ведь всё равно, пошла… прогуляться ей захотелось, видите ли.
Мэри закусила губу, стараясь не расплакаться от злости на саму себя, ей безумно хотелось дотронуться мокрыми ладонями до горящих щёк и хоть как-то охладить их. Хотя, через несколько секунд Мэри поняла, что это не требуется: она уже озябла, стоя босиком в ледяной воде.
Наверное, я выгляжу сейчас жалко. Да не наверное даже, наверняка, - подумала девушка, чувствуя, что её начинает сильно знобить, - не хватало ещё только заболеть. Вот будет весело, если я завтра проснусь с температурой.
- Прости меня, пожалуйста. Я не подумала о том, что у нашего факультета будут неприятности, - тихо произнесла Мэри, обуваясь и ощущая, как неприятно хлюпает в туфлях вода. Гольфы же она надевать не стала, ибо они промокли так, что это лишь усугубило положение и усилило вероятность появления температуры.
- Нет, увы, это не мы, - лёгкая улыбка, - наверное. Я пришла сюда позже.
Мэри покосилась на незнакомку, взглядом спрашиваю, она ли тут буянила на пару с Миртл, или же это только привидение постаралось.
Внезапно Мэри поймала в одном из потрескавшихся зеркал отражение. Своё собственное отражение, которое буквально говорило, чуть ли не кричала о том, что она выглядит, как мокрая мышь, и если бы она, Мэри, красилась, то сейчас бы вся палитра туши размазалась по лицу.
Отражение так развеселило Мэри-Джейн, что сначала она лишь ухмыльнулась, представив, сколько времени она будет приводить себя в порядок, затем тонкий смешок, и вот, из горла вырвался громкий хохот, свидетельствующий о том, что у мисс Сойер сдали нервы. Странно, она не нервничала в последние дни, наоборот, они протекали так серо и так спокойно, что изредка хотелось сотворить что-нибудь безумное и невероятное, что-то, что перевернуло бы мир с ног на голову. Да и этот день, несмотря на вылазку в Хогсмид выделялся лишь фантазиями и безумными мечтами о каких-то других мирах. О каких-то других мирах, которые так нравились Мэри, но были под запретом только из-за пресловутого убеждения: «Жить надо реальной жизнью».
Иногда нервы сдают просто так. Иногда истерика берётся из ничего, из неоткуда и всегда сдержанные люди начинают глупо, громко смеяться, так, что окружающие невольно думают, а не сошла ли Мэри с ума? Правда, девушка точно не знала, думают ли находящиеся здесь так или нет, но если бы она была на их месте, то непременно бы поймала в голове мысль о безумии. Ведь нельзя, нельзя так громко смеяться, и садиться на корточки от боли в животе. Ей было до безумия смешно; Мэри вправду казалось, что ещё чуть-чуть, и она свихнётся в этом чёртовом туалете от смеха.
Глупо становиться безумцем от какого-то глупого смеха.
И закончилось всё так же, как и началось. Резко и глупо. Словно холодной водой окатили. Сойер не понимала, что с ней случилось – минуту назад всё было нормально, и тут на тебе, истерика, да и то, не как у людей. Никаких слёз, никакого биться посуды и зеркал (хотя, подумав об этом, Мэри ощутила смутное желание стукнуть кулаком по зеркалу. Изо всех сил), никакой растёкшейся туши по лицу и неровно накрашенных воспалённых губ. Она чувствовала, что ей хочется провалиться под землю, лишь бы не смотреть в глаза Эрни и этой незнакомой девушке, она вообще уже думала, что лучше бы она пошла сразу в спальню, засыпать и строить сотканные из воздушных снов, сказочные замки.
