Смеётся, смеётся утро...
Это, наверное, к лету...
А мне внутри муторно--мудро
И самолёты по следу
Летят нержавеющей стаей...
Бьют в глаза маяками...
Если успею--растаю.
Правильно,--облаками.
(с)
Может, ему на секунду показалось, а может в глазах Маркуса и впрямь мелькнула какая-то недосказанность, настороженная и пугающая одновременно. Нотт задумался на пару мгновений, перед тем как ответить, и как раз в это время появился Северус. Поприветствовав директора сдержанным кивком, он покачал головой, глядя на Флинта.
- Я подожду тебя… там, откуда уходили, наверху.
Во-первых, он мало что хотел иметь общего с непосредственным руководством их интересных забав, а во-вторых, было совершенно ясно, что ему там делать нечего. Да и Снейп предложил зайти только для того, чтобы он не шатался по гостинице и не попался кому-нибудь на глаза. Как только бывшему декану понадобится что-то от него лично, он будет разговаривать с ним лично, именно такой манеры он придерживался все шесть лет, пока возглавлял факультет, и вряд ли что-то могло изменить его точку зрения в этом случае.
Передернув плечами, парень подумал, что зря отдал пальто домовику, потому что под утро и в гостинице стало довольно прохладно, некоторое время рассматривал закрывшуюся дверь, развернулся пошел туда, где и обещал Марку подождать.
Коридоры ==> Чердак
Дверь на чердак тихо скрипнула, когда слизеринец приоткрыл её и, зайдя в помещение, огляделся. На диване лежала брошенная Маркусом газета, окно, которое они забыли закрыть на щеколду, приоткрылось и было достаточно свежо. Закрыв его, на этот раз, так, чтобы не пришлось повторять это нехитрое действие, Нотт провел пальцем по подоконнику, прочерчивая в пыли яркую дорожку.
Оставалось надеяться, что их действительно не заметили, что в худшем случае придется рассказывать о ночной прогулке аврорам, а в лучшем, просто написать родителям Миллисенты, что, вобщем-то, тоже никак не вязалось с определением “замечательно”. Часто хмурящийся мужчина и довольно полная женщина, - её родители мало были похожи на тех, кто воспримет подобную новость терпимо и спокойно. Да и кто угодно не смог бы быть спокойным, возможно, даже Редгрей разволновался бы, если бы такое случилось с ним…
а если бы с Марком?...
Оглушенный собственной внезапной мыслью, Нотт вцепился в подоконник обеими руками, незряче уставившись на полупрозрачное стекло грязного окна.
Тео помнил, как Флинт без лишних усилий подхватил далеко нелегкую слизеринку на руки и аппарировал…
А если бы так случилось, что…
Парень замотал головой и, протерев глаза, отвернулся от окна, пройдя вглубь помещения и опускаясь на давно облюбованный им диван.
Нельзя было думать, совершенно невозможно было представлять… и о руках Маркуса думать тоже не стоило, потому что отчего-то начинало бешено колотиться сердце и безудержно хотелось кусать губы.
букетом ресниц по щекам, по груди и к сердцу,
холодными пальцами вновь пересчитывать ребра,
болеть от избытка любви и нехватки специй,
мне нужно с тобой помолчать/помечтать немного.
(с)Крис
…а если представить, что завтра никогда не наступит. Мы не станем ни старше, ни умнее, а увязнем в прошедших кошмарных сутках, в которых, кажется, прячется как-то слишком уж много дней. Если только подумать о том, что последнее, что навсегда останется на твоих руках это чужая боль, ужас и кровь подруги… и жить, бесконечно жить этим затянувшимся утром, пытаться не сойти с ума и курить, выдыхая дым вверх и наблюдая из-под опущенных ресниц, как его прозрачные руки ласково обнимают потолочные балки. И страшнее всего становится даже не от этого замкнутого утреннего круга, похожего на застрявшую в старом патефоне пластинку, играющую одну и ту же заезженную мелодию, а от осознания того, что, вполне возможно, ты больше ни для чего и не создан. Ты был рожден однажды, рос и взрослел не для того, чтобы тебе улыбались, хотя бы даже один во всем мире человек, просто улыбался, пусть тайно, но искренне. И даже не для того, чтобы было кому рассказывать накопившиеся секреты, заводить новые и писать письма, выливая свои откровенности на суд равнодушной бумаги. Нет. Ты просто однажды появился на свет для того, чтобы быть винтиком в огромной машине, чтобы, отключив совесть, ум и честь, идти на поводу тех, кого не волнует твоя личность, у тебя есть личность? Откуда. Тебя воспитывали не для мыслей и чувств, и руки тебе даны совсем не для того, чтобы греть чьи-то холодные пальцы, и глаза тебе нужны вовсе не затем, чтобы пытаться поймать каждый случайный теплый взгляд в твою сторону. Ты рожден для того, чтобы убивать и предавать. И какая, в сущности, мелочь, что ты сам при этом чувствуешь.
Тео продолжал курить и смотреть в потолок, потому что надо было дождаться, да и ждал он совсем недолго. Им всем сейчас было нелегко, он это понимал, и срываться в такой момент было бы полным эгоизмом с его стороны. Судя по тому, что когда он шёл сюда, в коридорах было пусто и тихо, ребята спокойно добрались до спален, или докуда-то ещё. Оставалось только молчать и ждать, и курить, потому что так думалось легче, и горечь дыма прекрасно забивала странное, тянущее ощущение в горле.
Убрав с лица прядь немного растрепанных волос рукой, в которой держал сигарету, Нотт скользнул пальцами по щеке и снова затянулся, медленно выдыхая дым и задумчиво дотрагиваясь подушечками пальцев до сухих губ. Да, наверное, он действительно был похож именно на мать, - в нем не было сухости и резкости отца, не было его карих глаз, и даже волосы не были хоть сколько-нибудь вьющимися. Все в нем, начиная от тонких пальцев и заканчивая серостью глаз, его эти дурацкие, загнутые вверх длинные ресницы, привычка нервно кусать губы, или перья, если они были на уроках, - слизеринец стабильно выбрасывал за неделю около десяти ни на что не годных уже письменных принадлежностей, - он как будто с раннего детства настолько не хотел быть похожим на отца, что даже природа подчинилась этому желанию. Все, что он помнил о маме, так это то, что она всегда была удивительно спокойной. Вокруг неё всегда ощущалось какое-то почти осязаемое пространство, некая “территория теплоты”, в которой можно было спрятаться и высказать все свои детские страхи, не боясь быть пристыженным или непонятым. Она никогда не ссылалась на то, что он должен быть сильным и смелым, это принималось ей за данность и она ни разу не отвернулась, сославшись на свои дела, не ушла в сторону, когда его что-то действительно мучило. Этого никогда не было в отце, да, собственно, Нотт и не ждал от него ничего подобного. Смутные, еле различимые зачатки ненависти к оставшемуся в живых главе семейства проснулись в нем ещё тогда, когда, не смотря на недавнюю смерть жены, он снова отправился куда-то ночью, а ведь именно этого она просила не делать, именно от этого она пыталась оградить их всех. Теодор никогда не задумывался над тем, как же действительно умерла его мать, он подспудно всегда боялся, что правда окажется слишком жестокой, но последнее время, пока она была жива, в их доме регулярно случались скандалы. Тео не привык к этому, он пугался этих слишком громких голосов, маминых слез, но самой ужасной фразой в его памяти навсегда осталось её тихое “ты же обещал мне…”
Глубоко и резко вздохнув, Тео распахнул глаза, одновременно откидывая обжегший пальцы окурок.
- Черт!...
Сев на кровати, он на несколько секунд закрыл лицо ладонями, но потом убрал их, и принялся зачем-то чистить ногти, уперевшись локтями в колени.
Если бы хоть кто-нибудь знал, как ему не хватало именно этого, - ощущения теплоты и спокойствия, возможности просто быть рядом с человеком и даже не рассказывать ему что-то, но чувствовать, что он тебя понимает. Он слишком устал за эти долгие одиннадцать лет молчания, слишком мало были похожи его теперешние страхи на детские волнения и страшные сказки, так будоражившие когда-то его воображение, чтобы переживать их в себе и только в себе. И он слишком привык, что не имеет право ни с кем этим делиться…
Оставив ногти в покое, Тео устало потер глаза и встал, доставая новую сигарету и подходя к окну, чтобы теперь остановиться здесь и некоторое время зачем-то смотреть на улицу, непривычно пустынную для главной торговой улицы магического Лондона.
Как же невыносимо хотелось тепла… невыносимо хотелось наконец-то согреться и чтобы перестали дрожать руки, чтобы рядом был кто-то, кто сможет убедить и доказать, что ты создан не только для ненависти и страха, тебя можно любить, тебе можно радоваться, твоих прикосновений можно не бояться. Прижавшись лбом к оконной раме и все так же искоса глядя в окно, Нотту так безумно хотелось, чтобы его сейчас обняли единственные в мире руки, которых он сам не пугался. Так хотелось чувствовать теплоту дыхания, теряющуюся в твоих волосах, растекающуюся по твоей коже, твоим ладоням, твоим губам, коже…
Слизеринец закрыл глаза, чувствуя, как откуда-то изнутри поднимается волна необъяснимой теплоты, такой притягательной, почти жаркой, и от этого почему-то радостно, и, отчего-то, немного стыдно… хотя никто кроме него про это ничего не знает.
