Rabastan Lestrange, DE, pure-blood, 46 years old
В начале мира люди были созданы не такими, как сейчас. Они были сильными, высокими, прекрасными и крылатыми созданиями. Но люди-птицы стали, как водиться, грешить. И тогда люди-птицы были наказаны. Первых лишили человеческого облика, превратили в животных, одели в чешую и обрекли внушать ужас всем иным земным тварям. У вторых отняли крылья, и они стали людьми - чуть более мудрыми, чем другие люди, и владеющими магией. Но все же людьми. В жилах людей течет одна кровь, может, поэтому де Лизер так влекла Рабастана. Ведь она была полуптицей. Ему всегда казалось, что она вот вот улетит. Ему было хорошо и спокойно, ощущение, что день будет ужасным, прошло безвозвратно, и он уже жалел, что дал волю похоти. Но он же Рабастан. Он имеет право быть сумасшедшем.
- Я знаю, зачем ты подкралась ко мне, – прошептал Лестрейндж на ухо Софии - Ты просто хочешь, чтобы я пожалел тебя и предложил оставаться у меня на ночь. Вы слишком самонадеянны, мисс де Лизер - Рабастан, повинуясь внезапному порыву, подхватил женщину за талию и закружил ее в импровизированном вальсе. - И вы думаете о последствиях?
Вдруг мужчина резко остановился и грубо, желая причинить боль, сдавил шею женщины. Ему нравилось наблюдать, как танцуют бесенята и как они замирают в непонимании. Чувствовать власть над женщиной так успокаивает. Впрочем, Рабастан убрал руку, когда увидел, что София закрывает глаза. Он же не хотел причинять ей боль. Так получилось.
Рабастан раздраженно передернул плечами. Он и сам не мог понять, почему его так бесят разговор о деле именно сейчас. Особенно если вспомнить, что дело для него почти всегда на первом месте. Черт! Эта милая особа превратит его в размазню не способного сказать Авада Кедавра! Хотя, немного успокоился Рабастан. Дело всегда раздражает, пока оно не выполнено. Лестрейнжда бесит, когда у него за спиной маячит долг.
- Пока я помню, милая моя, то нам с тобой и Барти, если он не опоздает, предстоит немного попугать этих милых людишек. - Рабастан тихо оскалился – как видишь, счет я начал – он кивнул в сторону мертвого бродяги – твой ход, если тебе, конечно, не страшно.
Не зря все-таки Азкабан столько лет учил его сдерживать свои чувства, не давать волю эмоциям, не позволять людям читать по его лицу. Глядя на спокойного, сдержанного, как всегда, надменного, высокомерного и насмешливого Рабастана Лестрейнжда, кто бы мог сказать, что он живет в пороке? И чем дальше, тем страшнее становился этот грех. Это должно было когда-нибудь прекратиться. Эта непрестанная, ноющая, напоминающая неутоленный голод тоска не могла длиться вечно. Да и кто в состоянии это вытерпеть? Если бы не надежда на то, что однажды он перестанет тосковать по былым временам, Рабастан наложил бы на себя руки.
